Фото: © Юрий Бродский

Александр ФЕЛЬДМАН

Если чего-то не знаешь, узнай. Или умрешь...
(...так сказал Чеширский кот, придуманный математиком)

Если давать определения произведениям искусства, то непременно, среди прочих, нужно отметить возможность быть товаром. Религия тысячелетиями использует произведения искусства потому, что они помогают на фоне глубоких эмоциональных переживаний эффективно внедрять в сознание любую информацию. Пропаганда и реклама используют художественное с той же целью. Рынок, как прекрасный ученик, давно усвоил это знание и использует товары искусства. При всей своей практической бесполезности, они очень привлекательны.

Все, что создал человек в истории, требовало от него огромного напряжения воли, мысли и чувства. В каждой вещи это напряжение спрессовано тысячелетиями практической и духовной деятельности, опытом поколений. Но, вновь созданная, вещь становится частью окружающего человека мира, немой и равнодушной. И только человек осознает гигантскую меру исторических усилий поколений, вложенных в, казалось бы, самую пустяковую безделушку. Предметный мир, окружающий нас, получает духовное содержание в образе, созданном психикой в процессе восприятия. Потому и обвинение в формализме (или его разновидности - натурализме), явно или опосредовано предъявляемые фотографии, имеют под собой реальное основание. В этом существо бездушной техники. И именно это свойство фотографии притягательно для науки.

Относительно точно, с заранее известной погрешностью, фотография регистрирует внешние свойства предметов. В некоторых случаях, как, например, в экспериментальной физике, с ее помощью получают косвенную информацию о процессах, которые человек наблюдать не в состоянии. Фототехника позволяет получить с хорошо известными погрешностями геометрическую проекцию реального объекта на плоскость. В голографии, в сочетании когерентного излучения и фототехники, реализуется некогда фантастическая возможность - оптическая иллюзия 3-х мерной объемно-пространственной формы, как бы расположенной над плоскостью. По изображению человек формирует представление о конструкции объекта. Он исследует свойства формы по геометрической проекции. Творчество фотографа в науке преследует единственную цель: с максимальной точностью и минимумом субъективности запечатлеть объект. Художественная деятельность ориентирована " на воспроизведение духовно-ценностного аспекта бытия через отображение его материальных носителей ", на наш взгляд, верно отметил совсем уже другой философ. Произведения искусства не предназначены для передачи научных сведений о предметном мире.

Фото: © Александр Фельдман

Предметы и явления в действительности несоизмеримо более существенны и точны в значениях для человека, чем их изображения. Мы, безусловно, предпочтем полнокровную жизнь самым лучшим впечатлениям от пересказывающих ее фотографий. Бытовая фотография акцентирует наши стремления к природе и общению. Удачный кадр вырезает картинку замершего во времени состояния из непрерывного движения окружающего мира. Это в большей степени достижения физиологии. Они характеризуются замечательными терпением, наблюдательностью и демонстрирует отличную реакцию фотографа. Конечно, если ему довольно чуда, сотворенного отличной физиологией и надежной техникой. Однако даже в этих случаях, которые чем-то похожи на спортивный азарт или страсть коллекционирования сюжетов, он невольно отдает предпочтение какому-то особенному для него эпизоду. Он отберет лучшие кадры. Художник-фотограф также придирчиво отбраковывает негативы и позже фотографии, на которые уже затрачено было немало труда. Заметим все же, что и посредственные этюды или случайные зарисовки художника - это плоды многолетней деятельности. Они несут печать художественного опыта и тенденцию к творчеству, а не просто отдельные порывы занимательного или забавного. А случай, конечно же, играет заметную роль в творчестве, особенно тогда, когда мы готовы не упустить его.

Технические возможности фотографии становятся изобразительными в кропотливой и настойчивой практике их освоения. В мастерской, где правит искусство, нет удовлетворения от механического копирования.

В значениях предметов и явлений, устанавливаемых при индивидуальном восприятии, содержится информация, накопленная общечеловеческим опытом. Каждая отдельно взятая ситуация из реальной жизни, даже весьма типичная в понимании ее художником, отражает ее лишь отчасти. Его ограниченность объясняется субъективностью, естественным незнанием всего, что определяет типическое. По-настоящему типичен лишь тот факт настоящего, которому предшествовали аналогии в огромном множестве ранних известных и не известных событий. Именно нескончаемая повторяемость сущностной основы явления утверждает его типичность.

Сфотографированный сюжет, как бы ни существенен он был для представлений автора об окружающем мире, может быть обыкновенной случайностью. В руках художника, а затем в восприятии зрителя, он может обрести значение типического проявления человечности и вполне возможно, что такое случится сюжете, который мы вряд ли отнесли бы к типичным. Хотя, нужно отметить, что, по мнению некоторых авторов, в мире существует не так уж много сюжетов. Их без сомнений можно назвать типическими для рода человечества, так как они перекочевывают из страны в страну, из фольклора в профессиональное искусство и обратно. Существование типического показывает, что потенциал человеческого рода сосредоточен в довольно узких пределах допустимых этических и эстетических взглядов

Изменяя значение частей формы, автор направляет восприятие зрителя на путь выявления типического в частном случае сюжета. Для восприятия типического в сюжете необходима цельность, выразительное единство, безукоризненная связность деталей изображения. Эти представления складываются как у художника, так и у зрителя в течении всей жизни. Представления о целом как совершенном неделимом, по существу, отражают этапы процесса культурного развития человека. Типическое придает ценностный смысл ощущениям человека. В единичном предмете он овладевает историческим целым человечества. Художник реализует представления о типическом через предметный мир произведения. Он изменяет и добавляет предметы, детали предметов, детали изображения...Он уничтожает их на фотографии, если они не вписываются в его ощущение цельности произведения. Он изменяет акценты. Он уточняет в форме то, что уточняет значения деталей. Зритель затем обнаруживает (если такое случится, конечно...) связь отдельного, случайного (как не избирательна природа документального), второстепенного в изображении в сравнении с общим, закономерным, главным, но уже не в изображении, а вне его, в зарождающемся у зрителя художественном образе.

Нередко изысканный рисунок в платье знатной дамы какого-нибуть из времен средневековья на полотне живописца, будоражит наше воображение сильнее развернутого автором многофигурного сюжета. Случай? Удачный мотив? Ремесленная особенность мастерства художника? Так уж может случиться, что с любовью и вдохновением прописанную деталь одежды, даже в мастеровито сбитом сюжете, зритель ощущает как яркий аккорд художественного. Не вдохновенное ли прозрение художника выплеснуло восторг на "второстепенную" деталь, минуя заказанный центр внимания? Достаточно ли одной детали или мы неосознанно зафиксировали лишь одну - это ускользает от нас, когда мы отдаемся власти художественного переживания. Анализ причины опасен разочарованием. Своим холодным присутствием он может в миг разрушить единство зрителя и произведения. Рациональное исследование наслаждения однобоко, бесперспективно и ущербно для восприятия. Его теснит чувство непознанного. Оно стремительно преодолевает сомнения, окунается в образы небытия, оставляя знаниям истины...на потом.

Ощущения непроизвольно проходят сквозь наши неосознаваемо придирчивые представления о мире, знания испытанного, приобретенного, надежного, вечного, важного...Возникают переживания, противящиеся чему-то, трудно объяснимому словами, но влекущему и волнующему. Волнение переполняет, стремясь преодолеть симметрию между чувством, рожденным восприятием произведения и мышлением. Мышление пытается нормировать знаниями внутренний образный мир. Знания лишаю чувства легкости. Если фантазии поддаются логическим исправлениям, то художественное порабощается правилами и канонами в искусстве.

Противоборство идеологий реализма и модернизма в искусстве становится ощутимой общественной проблемой уже в то время, когда искусство утрачивает цеховую ограниченность, система обучения становится общедоступной, а усовершенствованная технология и массовое производство материалов делают их общедоступным. Относительная легкость обучения секретам мастерства создала предпосылки для массовой подготовки профессионалов живописцев к участию в таком же массовом товарном производстве. Конечно же, не все и не всякое искусство становится предметом купли-продажи. Но на рынке продаж нет бесценных творений - есть товар и ему есть цена. Массовое производство к тому же заинтересовано в нормировании массового потребительского вкуса (в организации моды на все) для надежного быстрого и эффективного извлечения прибыли. Массовая культура подготавливается массовым производством, рекламой эстетизированного ширпотреба и возводит нормированное в ранг массово "прекрасного". С другой стороны, потребитель вынужден довольствоваться низкопробными суррогатно "красивыми" вещами, но за доступную цену. Иначе и не может быть. Идеал потребления мотивирован обладанием ценностей как вещей, а не восприятием вещей как ценностей. Различие между материальным и духовным, в рыночных отношениях художника и зрителя, только в форме владения вещью. Произведения искусства капитализируются теми, кому они доступны ценой. Массовый потребитель подражает капитализации, как "возвышенному" вкусу "красивой жизни", и покупает дешевые суррогаты эстетического.

Реальный процесс жизни в потребительском обществе заставляет профессионала сознавать себя товарным производителем и отталкивает ищущего идеалы художника от окружающей его жизни. Естественное течение жизни публики протекает в нормированном обществе массового производства и моды на массовые изделия. Это оазис ее плоти. Ее дух обеспечивает себе безмятежность соответствующими философскими взглядами идеализирующими потребление как цель жизнедеятельности. Профессионалы массовой духовности разрабатывают эстетические концепции (мы не думаем, что они пытаются обмануть, мы полагаем, что они сами обмануты), поясняющие и утверждающие "вечные" истины вечного потребления вечного "искусства".

Бывают дни, когда общество, в растерянности перед проблемами совсем другого рода, делает искусство важной общественной темой. В искусстве, в художнике в такие времена, пытаются найти союзника или, наоборот, видят в нем противника. Идет невидимая, разворачивающаяся, как правило, на фоне политических катаклизмов борьба. Общество пытается преодолеть кризис идей и...упадает в невежество.

Одна из таких эпох родила противостояние реализма и модернизма. Позже эти термины переросли свои наименования, стали терминологическом анахронизмом. свидетельством времени, но...существо противостояния, обретя другие названия, оказалось живучим. И это естественно, так как это противоборство имеет прямое отношение к противостоянию рынка и искусства, пользы и бесценности.

В действительности, в искусстве имеет место только реализм, поскольку реальны произведения искусства и реальна форма произведения искусства. Борьба же ведется в сферах около искусства. Там, где удобно расположились те, кто не творит, не покупает, не лицезреет даже, в бесполезном время препровождении,.. но влияет на цену. Идет тривиальная, с виду, почти пустяковая, но страстная полемика о том, как следует определять, а затем и понимать знаки в произведениях. Отголоски этой неиссякаемой, как кажется, борьбы длятся и в периоды затишья и даже вседозволенности для самовыражения художников. Эта - всегда идеологическая - борьба, к искусству отношения не имеет.

Модернизмом (снова подчеркнем, речь идет об идеологии, а не о новаторстве в изобразительном) принято называть те случаи, почти исторические случаи, когда промоутеры идеологии определяли идеографию ценностей для каждого из искусств. Не в такие уж и далекие времена, любые отклонения от назначенной нормы карались неприятием или даже уничтожением, как произведений, так и авторов. В наше время авторов давно уже уничтожают совсем не изуверскими и отнюдь не физическими способами. Их лишают критики, публичности, их цензурируют остракизмом, их пропускают сквозь шпицрутены публики...Но при этом, деликатно и уважительно покрывают их существование забвением.

Но за что? Да только за то, что автор не вписывается в идеологию установленных стандартов эстетики, не вписывается в шкалу нормированных ценностей, не заявляет себя сторонником моды или игнорирует заявку потребительского общества на эпатажную эксклюзивность... Общество потребления изменило приоритеты в искусстве. Для собственного потребления и только. Но изменило. Если имя автора не стирается массовым производством эстетизированных вещей и он претендует на имидж художника, то, нередко, ему необходимо представлять себя, в первую очередь, а не свои произведения. Становятся более важными не произведения, но список регалий, учебных заведений, престижных выставок автора. Не восприятие произведений представляет интерес для публики, а имидж их автора.

Каждое время несет не только общественно-политические идеи, но и эстетические. Часто они обращаются в общественном сознании в немыслимом переплетении. Тут всему находится место - и моде, и пережиткам, и общественным экспериментам, и вкусу, и безвкусице, и искусству, и профессиональному ремесленничеству в искусстве, и бюрократии в сферах возле искусства...

В свое время эстетствующие академисты 19 века, по существу, последние из цеха живописцев доживающих ремесленничеством на эстетических идеях Возрождения, приносили искусству и ремесленникам от искусства одни только издержки. Новые времена требовали совершенствования изобразительного метода или новых художественных решений в освоении мира по так же непонятым, как и в прошлом, законам красоты. Сейчас мы можем утверждать, что мышление человека развивалось и все больше требовало развития всех инструментов, которые его развивали.

Критический реализм, как сюжетный прием, давно был освоен отдельными художниками эпохи Просвещения. Однако аллегорическое, язвительное и разящее обнажение пороков, как например, у Франциско Гойи, имело все же идеологическую основу, к искусству имеющую опосредованное отношение. Люди в деятельности своей частенько вторгаются в области нехарактерные и для своего дела. Мы не можем исключить, что в более поздние времена, именно подобные произведения критического характера подтолкнули к выходу в мир агитки, плакаты и тому подобное. Но важность сюжетной находки (равно как и бессюжетности), как первого предъявление идеи, претензия на место среди искусств, является значимым актом заявления нового изобразительного качества. Сюжет не редко отражает символы социальных ценностей эпохи. Среди них и символы эстетические, познавательные...Ведь искусство используется не только для индивидуальной природной потребности, но и для общественной, ведь индивидуальность обусловлена общественным бытием.

Массовое потребление требует массового производства. Искусство, как бесполезная деятельность, и общественное производство, как крайне рационализованная функциональность, и, соответственно, полезность, все больше и больше поляризовались по мере соприкосновения в новой экономической эпохе. Пространство между ними, по природе рынка, осваивало массовое производство произведений как "искусства" для широкого потребления. Но рынок стремится к легитимности, он не лоялен к откровенным подделкам и пытается отказаться от кавычек возле искусства.

Мы полагаем, что индивидуализм, рождаемый из острой экономической конкуренции между индивидами, естественно проявляется и в сфере искусства. Он обостряет критическую направленность сюжетов. Позже, если критика не влечет сущностных изменений в обществе, если нет никакой реализации, общественной альтернативы, возникает бессюжетность, как отражение растерянности и беспомощности одиночества в толпе. Ни то, ни другое не умаляет и не увеличивает способность произведений быть искусством. Но сюжеты произведений искусства оказывают влияние на формирование потребительских ценностей. Это влияние имеет визуальную, вербально-смысловую, эстетическую, морально-ценностную сферы. В этом мы видим естественную связь нормативности, моды с оригинальным искусством.

В начале XX века развитие представлений об искусстве в обществе потребления обрело тенденцию движения к крайним формам неприятия художником окружающего мира. Будущее рвало с прошлым в их произведениях. Этот процесс протекал весьма болезненно в чувствительном организме искусства. Часть художников отрицала всех и вся во имя свержения всего настоящего, коль в нем имеет место бесчеловечное.| Подобный протест, как это, впрочем, бывало и ранее, перемещал интенцию художника из сферы искусства в идеологизированное критическое формотворчество. В те же времена происходят и противоположные процессы, на наш взгляд, ошибочно называемые "искусством ради искусства".

Обыватель приветствует идеологические эксперименты, попытки воплотить в материальную форму общественный протест. Его не увлекают общественные проблемы. Но в этот период обыватель прямо таки наслаждается в океанах слов, объясняющих смыслы идеологий в искусстве и смыслы этих смыслов. Критики говорят его языком, запутанным неявным, напыщенным и воркующим. Он понимает, как ему втолковывают, что это и для чего это. Потребитель всегда прислушивается к просвещенному мнению эстетов, дабы поддерживать имидж овладения модой. А произведения, тем временем, к очередному всплеску новой моды. В шквале потребительства, художники моды на искусства быстро растворяются в потоке производителей изделий. Рынок подготовлен и иллюминирован. Круговерть взлетающих звезд и скандальных новаций - только завеса для хорошо смазанного и отлаженного механизма продаж и предложений. Непрерывная, порой ошеломляюще быстрая смена одних "самых-самых" другими "наилучшими", требуется для поддержания духа потребления и рекламы жизнеспособности новейшего искусства. Таковы же и фотокарточки живописных лужаек, и прочие натурных красивостей в домашних альбомах обывателей, продолжающих традицию парадных фото с журнальных обложек. Спрос диктует, а диктат создает спрос.

Откройте любой из культурологических журналов, в которых буквально доминирует логика фактов и знаков в произведениях искусств. Обилие названий модернистских стилей, модные словечки бомонда, разнообразят предложения. Продаются теоретические опусы на темы искусств, удачные экзерсисы критики. Частота заявок на новый термин для "нового" стиля в модерне порой столь велика, что ничем иным, как велением рынка, невозможно это объяснить. Ведь и потребитель уже привык к тому, что в новостях о культурной суете ему объяснят, как в инструкции по эксплуатации какого-нибуть бытового прибора, для чего создан новый стиль и что он делает лучше, чем все, что было до него. Он главный в этой суете вокруг искусства. Он цель производства. Искусство, конечно, как деятельность бесполезная, в расчет не принимается.

Метод реализма единственно пригоден для созидания произведений. Это и понятно. Ведь из не реального ничего не создашь. Стиль, технические приемы, конструктивные особенности построения и тому подобные реалии творческой мастерской сами по себе не могут быть мерилом реализма. В свое время, в сражениях между натуральной и реалистической идеологиями, многие критики объясняли различия тем, что они-де неуловимы. Непересказуемый диапазон между формальным подобием и формальной реальностью создавал большие возможности для полемики. Демагоги пытались объяснить якобы существующие различия различиями в стилях и техникаах создания подобия. И наоборот, если модернисты художники использовали реалистические приемы, то критики и здесь находились. Они представляли такие произведения как мистические, бессознательные, бредовые и прочие, как бы не реалистические. Критики все могут. Слова в их устах сильнее произведений. Но произведения ничего не теряют и не приобретают от наименований, и не становятся, как их не назови, менее реалистическими. По существу критики решают задачу нормативного искусствоведения, стандартизации потребительского вкуса. Сознание потребителя программируется для следующего этапа предложений рынка. Заметим, что эти задачи неосознаваемы критикой. Это огромный мир околоискусств, который давно живет своей околоискусственной жизнью, веря в свою непогрешимость и важность существования. Поразительнее всего то, что в их мире околоискусств произведения художников вторичны относительно их суждений. Хотя...Аристотель когда-то утверждал, что критик важнее художника. Но ему-то, за давностью лет, можно бы и простить заблуждение.

В произведении автор представляет зрителю материал для ощущений. И он созидает собственный образ мира, в чем-то следуя инициативе художника, в чем-то неосознанно подчиняясь мировоззрению социальной группы, к которой он осознанно или неосознанно принадлежит, руководствуясь их идеалами. Мы знаем, что языка или какого-нибуть кода знаков в произведениях нет. Поэтому нет и непосредственной идеологической мировоззренческой связи между зрителем и автором, иной, чем природа восприятия. Здесь мы называем только тех, кто искренне нелогичен в своем творчестве и в восприятии. Не нужно даже говорить об этом. Слова не в счет. Это только для отчета перед собственным Я о мироощущении...

Противоречия изобразительного и идеологического мы так же обнаруживаем в эпохах предшествовавших современному модернизму. Маяковский, в форме реалистичной до звона металла, использовал конструктивные элементы, обволакивающего его творческую интенцию, футуризма. Еще раньше это было в творчестве Бальзака. В средневековье Арчимбольдо создал произведения, которым могли бы позавидовать самые смелые живописцы ультрасовременного модерна. Польские, чешские, немецкие, русские фотографы начала 20 века выдвинули огромное множество изобразительных идей, которые до сих пор питают модернистов фотографии...

Фото: © Александр Фельдман